Захар Прилепин

Восьмерку щас читаю, очень хорошие рассказы! Как он про деревню с любовью пишет - загляденье!

 

Кстати да. Сам писатель из Скопинского района, это около 250 км от Москвы. А меня когда я был маленький, родители отвозили на все лето в деревню, которая находилась в этом же районе. Поэтому для меня все его природоописания очень близки Более того, почитай рассказ "Белый квадрат". В нем мы так же играли в прятки с ребятами, так же всех звали домой. И то, чем закончился рассказ, случилось и в нашей деревне. Я аж прифигел, когда дочитал до конца.

 

Дочитал Обитель еще во вторник Но писать не хотел, чтобы переварить прочитанное.
Гнал к развязке, как только мог, проглатывая страницы иной раз и не читая половины. Кстати, это характерно для Прилепинских произведений Во всяком случае, я их так читаю. А перечитывая во второй раз уже более спокойно, с удовольствием ловлю себя на мысли от новых прочитанных фишек.

В итоге, что могу сказать. Книга из разрозненных паззлов все-таки сложилась в единую картину. Радует, что автор не стал описывать весь ужас и уныние, которое постигло Галину после того, как она попала в барак. Думаю, ей пришлось очень плохо там. Довольно сильно подбешивал Артем. В принципе, довольно тупой главный герой. Я вообще удивляюсь, как он так долго умудрился остаться в живых. Все на нем горело, за что бы он ни взялся. Дабы фамилия обязывает - Горяинов. Всех героев романа, так или иначе, кто был более достоин Артема, Прилепин похоронил. А этого почему-то оставил жить дольше всех.

Не понятно, что стало с матерью Артема, про нее ничего не написано.

Прилепин сам, насколько я знаю, по политическим предпочтениям, национал-большевик. В книге очень ярко расписаны зверства и беспредел большевиков-душегубов, которые предстают в роли безжалостных машин-убийц и мучителей. Не означает ли это некое открещивание Захара от идей национал-большевизма? Хотя, в некое оправдание, он вводит в роман ближе к концу, некую комиссию, которая призвана восстановить справедливость и порядок на Соловках. Но после ее отбытия, бесчинства и беззаконие воцаряются с новой силой.

Очень эпичная сцена с раскаянием узников в карцере на Секирке, это конечно нечто!

Желаю Захару искренне, продолжать свое творчество, не сдуваться, не ввязываться в политические игрища и не продаваться за зеленую бумажку. Перед нами, один из самых талантливых писателей современности. Я ему желаю написать еще как минимум дюжину произведений, по уровню не ниже Обители.

 

То же самое - в ущерб сну но дочитал книгу к утру.

Ну не то чтобы тупой, но жил руководствуясь больше не логикой а некими своими принципами, порой сам того не осознавая.

 

Даже не принципами, а обычными животными инстинктами. Сначала сделал, потом только подумал.
В принципе, такой он и остался в конце.

Я тут подумал, дань уважения большевикам Прилепин отдает в лице Эйхманиса. Талантливый человек, умный, порядочный в меру, с неким человеческим лицом.

 

Ну инстинкты это в первую очередь самосохранение, тем более на Зоне, а Артем как-раз очень часто пренебрегал этим принципом. Вспомни как он выбрал наряд на сплав бревен вместо сбора земляники, или ссора с блатными и тд. Все-таки у Артема были свои нравственные принципы, которыми он руководствовался и которые его в конечном итоге и погубили. Полгаю наивно думать, что его движение супротив устоявшихся правил было продиктовано лишь глупостью.

 

Ну с Ксивой он поссорился грубо говоря случайно, вмазал ему по голове в ответ на тупое быдло-хамство, потом только подумал, что сделал. На баланы отправился по незнанию и отсутствию опыта. Впоследствии кстати он неоднократно сожалел об этом, и укорял себя за то, что отказался собирать ягоду.
Знаешь, чего я не увидел в Артеме - это какого-то стержня внутреннего. Я не могу говорить о том, что он наделен какими-то определенными внутренними качествами. Вот он только что искренне любит человека, а через минуту уже ненавидит, вот он готов пожертвовать многим для ближнего, а через мгновение готов его удавить. Писатель наделил его единственным достоинством - это способностью к быстрому заживлению ран от побоев. Собственно, эта фантасмагория дает читателю надежду на какую-то богоизбранность Артема и на то, что он станет более человечным в итоге. Но никакого раскаяния, или духовного подъема не происходит. Помнишь, в конце Прилепин представляет его довольно закрытым к внешнему миру человеком, а потом и вовсе его убивает.

 

Не соглашусь с тобой, что Артем поссорился с блатным случайно. Он прекрасно знал кто они такие, и какая от них исходит опасность. Ну а даже если и предположить, что поссорился по глупости, то в дальнейшем у него не раз была возможность сгладить ситуацию и избежать конфронтации пойдя на уступки, но он не пошел. Как ни крути принципы. Может гордыня, а может неприятие "зла", но в любом случае принципы. Да и на "баланы" он пошел не от незнания сложности этой работы, а от нежелания быть обязанным незнакомому человеку, ну т.е тому кто руководил походом за земляникой(забыл как его).

Вспомни про эпизод со строем, когда хотели расстрелять каждого десятого(по-моему). Что сделал Артем? Поменялся с неудачливым соседом местами, тем самым обрекая себя на смерть а ему даря жизнь. Неужели это поступок человека у которого нет внутреннего стержня?
Ну а то что он то любит, то ненавидит свою женщину, это не признак бесхребетности - это любовь, зачастую на стадии страсти она так и проявляется

Не знаю, можно ли назвать "духовным подъемом" если человека не сломили и он не стал стукачом, если он готов пожертвовать жизнью за другого своего собрата по несчастью..? Ну уж по крайней мере это не деградация или стагнация, а показатель, как минимум, именно стержня.

 

В-общем-то да, ты прав.

Знаешь к чему я в итоге пришел? Прилепин задумал Артема, как пример борьбы добра и зла на фоне нескончаемого ада Соловков, когда в нем борются силы света и зла, и попеременно то одна, то другая сторона берут верх. Опять же, беря в рассмотрение твой пример того, как в оконцовке он заменил собой парня на расстрел, - он с таким же успехом через секунду мог передумать и вытолкать молодого Захара к кровавой гэбне.

По итогу, Артем стал чем-то средним - и не плохим, и не хорошим. Он не стал ни владычкой Иоанном, ни душегубом типа Кучеравы.

У меня единственный вопрос возникает - чему нас учит данное произведение? Что мы можем в итоге для себя вынести после прочтения Обители? Какие у тебя соображения на этот счет?

 

Лично мне не показалось, что в тот момент он мог поступить диаметрально противоположно. Ну и, как грится, история не терпит сослагательных наклонений. Раз Прилепин отобразил его поступок именно таким, жертвенным образом, то значит именно это мы и должны рассматривать, а не наши домыслы

Я думаю здесь можно отыскать не один пласт толкований. Как показалось мне, исходя из того что место действия происходит в бывшем монастыре, то и интерпретировать можно с точки зрения христианства. Я думаю, показательна в этом случае кульминационная сцена с карцером Секирки, где почти весь разношерстный народ, принял крещение перед надвигающейся смертью. Ну то бишь лишь через страдания, отринув гордыню и сомнения, человеку открывается иное, высшее понимание бытия.
Вопщем, мне как-то так показалось.

 

Оффтоп про Талькова перенес сюда:
http://www.degeneratov.net/threads/i-talkov-ne-zarastjot-narodnaja-tropa.355/

 

— Привет, Захарка. Ты постарел. — Мы играли в прятки на пустыре за магазином, несколько деревенских пацанов.

Тот, кому выпало водить, стоял лицом к двери, громко считал до ста. За это время все должны были спрятаться.

Темнолицые, щербатые, остроплечие пацаны таились в лабиринтах близкой двухэтажной новостройки, пахнущей кирпичной пылью и в темных углах — мочой. Кто-то чихал в кустистых зарослях, выдавая себя. Другие, сдирая кожу на ребрах, вползали в прощелья забора, отделявшего деревенскую школу от пустыря. И еще влезали на деревья, а потом срывались с веток, мчались наперегонки с тем, кто водил, к двери сельмага, чтобы коснуться нарисованного на ней кирпичом квадрата, крикнув: «Чур меня!».

Потому что если не чур — то водить самому.

Я был самый маленький, меня никто особенно и не искал.

Но я прятался старательно, и лежал недвижно, и вслушивался в зубастый смех пацанвы, тихо завидуя их наглости, быстрым пяткам и матюкам. Матюки их были вылеплены из иных букв, чем произносимые мной: когда ругались они, каждое слово звенело и подпрыгивало, как маленький и злой мяч. Когда ругался я — тайно, шепотом, лицом в траву; или громко, в пустом доме, пока мать на работе, — слова гадко висли на губах, оставалось лишь утереться рукавом, а затем долго рассматривать на рукаве присохшее...

Я следил за водящим из травы, зоркий, как суслик. И когда водящий уходил в противоположную сторону, я издавал, как казалось мне, звонкий казачий гик и семенил короткими ножками к двери сельмага, неся на рожице неестественную, будто вылепленную из пластилина улыбку и в сердце — ощущение необычайного торжества. Водящий на мгновенье лениво поворачивал голову в мою сторону и даже не останавливался, словно и не несся я, стремительный, к двери, а случилась какая нелепица, назойливая и бестолковая.

Но я честно доносил и улыбку, и нерасплескавшееся торжество до белого квадрата на двери и хлопал по нему с такой силой, что ладонь обжигало, и кричал, что «чур меня».

(Чур меня, чур, жизнь моя, — я уже здесь, у дверей, бью ладонями.)

Выкрикнув, я не без удовольствия услышал хохот за спиной — значит, кто-то оценил, как я ловко выпрыгнул, как домчался...

— Ох... — сказал я громче, чем нужно, обернулся самодовольно, всем видом выказывая усталость от пробега. И конечно же, сразу увидел, что не я, голопузый, вызвал восхищение. Это Сашка опять учудил.

— Я постарел. Стареешь особенно быстро, когда начинаешь искать перед жизнью оправдания.

— Но когда сам веришь своим оправданиям — тогда легче.

— Как я могу им не верить, Саша? Что мне тогда делать?

Саша не слушает меня. Он и не приходит никогда. И я тоже не знаю, где он.

— Саш, а что я смогу сказать, даже если приду?

У него мерзлое лицо с вывороченными губами и заиндевелыми скулами, похожее на тушку замороженной птицы; у него нет мимики.

— Холодно, Захарка... Холодно и душно... — говорит он, не слыша меня.

Сашка был необыкновенный. Солнечный чуб, нежной красоты лицо, всегда готовое вспыхнуть осмысленной, чуткой улыбкой. Он ласково обращался с нами, малышней, не поучая, не говоря мерзких пошлостей, никогда не матерясь. Всех помнил по именам и спрашивал: «Как дела?» Жал руку по-мужски. Сердце прыгало ему навстречу.

Он позволял себе смеяться над местными криволицыми и кривоногими хулиганами — братьями Чебряковыми. Смотрел на них сужающимися глазами, не сметая улыбку с лица. Чебряковы были близнецами, старше Сашки на год. В детстве это большая разница. По крайней мере у пацанов.

Я слышал, как однажды он смеялся — один, среди нас, не решившихся даже скривить улыбку, — когда Чебряков полез на дерево и порвал с бодрым хрястом рукав до подмышки.

Сашка смеялся, и смех его был ненатужен и весел.

— Че ты смеешься? — спросил Чебряков, один из братьев, забыв о рукаве. Зрачки его беспрестанно двигались влево-вправо, будто не решаясь остановиться на Сашиной улыбке. — Че смеешься?

— А ты мне не велишь? — спросил Саша.

Я всю жизнь искал повода, чтобы так сказать — как Сашка. Но когда находился повод — у меня не хватало сил это произнести, и я бросался в драку, чтобы не испугаться окончательно. Всю жизнь искал повода, чтобы сказать так, — и не смог найти, а он нашел — в свои девять лет.

Сашка передразнил веселыми глазами движение зрачков Чебрякова, и мне кажется, этого никто, кроме меня, не заметил, потому что все остальные смотрели в сторону.

Чебряков сплюнул.

О, эти детские, юношеские, мужские плевки! Признак нервозности, признак того, что выдержка на исходе, — и если сейчас не впасть в истерику, не выпустить когти, не распустить тронутые по углам белой слюной губы, не обнажить юные клыки, то потом ничего не получится.

Чебряков сплюнул, и вдруг резко присел, и поднял руку с разодранным рукавом, и стал его разглядывать, шепча что-то и перемежая слова ругательствами, которые относились только к рукаву.

— Душно, Захарка. Мне душно. — Я едва угадываю по ледяным, почти недвижным губам сказанное. Голоса нет.

— Может, пить? У меня есть в холодиль...

— Нет! — вскрикивает, словно харкает, он. И я боюсь, что от крика хрястнет пополам его лицо — так же, как разламывается тушка замороженной птицы, открывая красное и спутанное нутро.

Днем по деревне бродили козы, помнится, они были и у Сашиной бабки. Бабка Сашина жила в нашей деревне, а родители его — в соседней. Сашка ночевал то здесь, то там, возвращался домой по лесу, вечером.

Я иногда представлял, что иду с ним, он держит мою лапку в своей цепкой руке, темно, и мне не страшно.

Да, бродили козы, и дурно блеяли, и чесали рога о заборы. Иногда разгонялись и бежали к тебе, склонив свою глупую, деревянную башку, — в последнее мгновенье, слыша топот, ты оборачивался и, нелепо занося ноги, закинув белесую пацанячью голову, кося испуганным зраком, бежал, бежал, бежал — и все равно получал совсем не больной, но очень обидный тычок и валился наземь. После этого коза сразу теряла интерес к поверженному и, заблеяв, убегала.

Козы интересовались мальчишескими играми. Обнаружив тебя в кустах, вздрагивали, крутили головами, жаловались козлу: «Здесь ле-е-жит кто-то!» Козел делал вид, что не слышит. Тогда козы подходили ближе. Шевелились ноздри, скалились зубы. «Э-э-э-й!» — глупо кричали они прямо в лицо.

«Волка на вас нет...» — думалось обиженно.

Козы прибрели и к нам, заслышав гвалт и сочный мальчишеский хохот. Порой хохот стихал — когда водящий начинал искать, — и козы озадаченно бродили, выискивая, кто шумел. Нашли Сашку.

Сашка сидел спиной к дереву, иногда отвечая карканьем удивленной нашим играм вороне, гнездившейся где-то неподалеку. Каркал он умело и с издевкой, чем, похоже, раздражал ворону еще больше. Сашкино карканье смешило пацанов, и своим смехом они раскрывали себя водящему.

Коза тоже заинтересовалась «вороной», сидевшей под деревом, и была немедленно оседлана и схвачена на рога.

Сашка вылетел из своего пристанища верхом на козе, толкаясь пятками от земли, крича: «Чур меня, чур!» и весело гикая.

Завечерело и похолодало, и пацанам расхотелось продолжать игры. Они уже устало прятались и, заскучав и примерзнув в будылье у забора или на стылых кирпичах новостройки, потихоньку уходили домой, к парному молоку, усталой мамке и подвыпившему отцу.

Кто-то из очередных водящих, обленившийся искать взрослых пострелов, отыскал меня — сразу, легко, едва досчитав до ста, прямым легким шагом дошел до моего тайника.

«Иди», — кинули мне небрежно.

И я начал водить.

Я бродил по кустам, высоко поднимая тонкие ножки, крапива стрекала меня, и на лодыжках расцветали белые крапивьи волдыри, а по спине ползли зернистые мурахи озноба.

Я сопел и замечал, как кто-то неспешно слезает с дерева и спокойно удаляется при моем приближении — домой, домой... И я не решался окликнуть.

«Эх, что же вы, ре-бя-та...» — шептал я горько, как будто остался в одиночестве на передовой. «Эх, что же вы...»

Ворона умолкла, и коз угнали домой.

Я прошел посадкой, мимо школы, желтеющей печальными боками, мелко осыпающимися штукатуркой. У школы курил сторож, и огонек... вспыхивал...

Вспыхивал, будто сердце, последний раз толкающее кровь.

Окурок полетел в траву, дрогнув ярко-ало.

Я вернулся к сельмагу, запинаясь о камни на темной дороге, уже дрожа и мелко клацая оставшимися молочными зубами. Белый квадрат на двери был неразличим.

«Чур меня», — сказал я шепотом и приложил ладонь туда, где, кажется, был квадрат.

— Я вернулся домой, Саш.

— Я тебя звал.

— Саша, я не в силах вынести это, раздели со мной.

— Нет, Захарка.

Дома меня мыла мама, в тазике с теплой, вспененной водой.

— Мы играли в прятки, мама.

— Тебя находили?

— Нет. Только один раз.

Чай и масло желтое, холодное, словно вырезанное из солнечного блика на утренней воде. Я съем еще один бутерброд. И еще мне молока в чай.

— Мама, я хочу рассказать тебе про игру.

— Сейчас, сынок.

И еще один стакан чая. И три кубика сахара.

— Куда ты, мама? Я хочу рассказать сейчас же...

Ну вот, ушла.

Тогда я буду строить из сахарных кубиков домик.

Родители Сашки подумали, что он остался у бабушки. Бабушка подумала, что он ушел домой, к родителям. Телефонов тогда в деревне не было, никто никому не звонил.

Он спрятался в холодильник — пустую морозильную камеру, стоявшую у сельмага. Из магазина к морозильной камере тянулся затоптанный провод.

Холодильник не открывался изнутри.

Сашу искали два дня, его бабушка приходила ко мне. Я не знал, что ей сказать. Чебряковых возили в милицию.

В понедельник рано утром Сашку нашел школьный сторож.

Руками и ногами мертвый мальчик упирался в дверь холодильника. На лице намерзли слезы. Квадратный рот с прокушенным ледяным языком был раскрыт.

 

Узнал, что Захар сейчас по Донбассу ездит, в жж своем зарисовки пишет:

"Катались на самокате и случайно закатились в утреннюю улыбчивую Новороссию. Всем привет. Самое высокое небо и самое большое количество звёзд видно в Снежном возле блокпоста.

Первое, что удивляет в Новороссии - огромное количество бездомных собак и кошек. Люди уехали, животина осталась и сторожит. Породистая такса в сотый раз лезет носом в высохшую коробку из-под "Активии". Чем ближе к Снежному - тем чаще попадаются контуженные собаки. Не слышат машины, задумчивы. Ополченцы говорят: зимой собаки начнут сбиваться в стаи и дичать.
Кошки, уже далеко от городов - в лесу - перебегают дороги. Охотятся в зелёнке. Пушистые, совсем недавно белые.

В Луганске проехали пол города - ни одного жителя. Все окна тёмные. Разнообразные последствия бомбёжек. Потом вдруг встретили парня и девушку. Стоят на обочине и обнимаются. Впечатление сложно поддающееся описанию: мёртвый город и эти двое, потерялись. Потом дорогу перешёл спокойный китаец. Китай далеко, ему некуда бежать. И, наконец, на выезде встретился дед, выгуливающий собаку на поводке. Этот дед с собакой... ну, вы понимаете. Собака, говорю, на поводке. Наверное, это самая счастливая собака в Новороссии. Очень спокойно себя ведёт. Показалось, что она ужасно горда этим поводком. И дедом."

 

С Захаром невозможно спорить Ибо ничего не скрывает и не выдумывает. Ни на вранье поймать, ни переубедить

 

Прессуха Прилепина 18 марта в связи с выходом книги "Не чужая смута"



Испытываю сожаление от того, что Захар решил податься в музыку. Нахуя? Он отлично пишет и отлично говорит: быстро, точно и красиво выражает свои мысли. Какой прок от этих качеств в музыке? Там совсем другие стихии бушуют. Возможно, на какое-то время потеряем его как писателя.

 

17 марта мосье Прилепен запостил в мордодкниге. не знаю как делать ссылки на посты в мордокниге, так што пишу просто дату.

посмотреть сопствено публекацыю в журнале Моксим можно тут. ну там реакция каково то хрена на пост Зохара, в тексте он приводит ссылки на картинки, ну и саму фотку с тётками запостил и подписи тожэ процытирогал.

автор мотериала в журнале Моксим Олек Бочарог напесал тут.
там дохрена весёлых калментов.

я поддержываю журнал Моксим и осуждаю мосье Прелепена. у меня всё.

 

Причем здесь Прилепин? Тут Рихтер свою индивидуальность выражает

Рихтер, ты считаешь этих людей с картинки людьми одного ряда? (блиа еще картнку клоуна не смог найти, лень вощем)

 

ну вопчем да, прилепен повод. выразить и поглидеть.

ответ такой: смотря каково ряда. логика в подборе фото определённо есть.

 

Логика, что "кто-то убил кого-то"? Есть, да. Заебись логика. Придерживайся ее, она безошибочна

 

кто-то убил ково-то + фото людей про которых не подумаеш по фото што они так лихо убевале.
да даже не так. не кто убил ково то, т.к. на первом пхото в статье ребята у которых волосы встали дыбом перед тем как в них ударила молния. т.е. логика такая: на фото люди, так или иначе связанные с чем-то зловещим. соотвецтвено название: ништо не предвещяло... (т.е. по виду то и не скажеш).
таким образом, возмущённые ребята делают логическую ашыпку. ну и конешно они могут сказать: да вертели мы такую логеку, где м.чепмен нарисован рядом с красноармейскими тётеньками. пожалуста. но тут можно привести пару лозунгог. sapienti sat, как сказали тут выше, и йедем дас зайне, как гогорили ребята, подкидывая в топку угля.

 

журнал не виноват в уровне читателя, потребляющего журнал и/или песанину мосье Прилепена.

 

так дело в том, что все видят разницу "между серийными убийцами и девушками-снайперами". но возмущённым ребятам (напремер, мосье Прилепену) надо например закипеть, затопать ногаме, замахать кулакаме, двинуть кому-нито тобуреткой в лоп и проч. возникает вопрос об уровне таких ребят. да нет никаково вопроса. ниже подвала это.

 

Ричтер, а осознаешь ли ты свой собственный масштаб в контексте тиража журналки, дабы выступать от имени всех читателей (дескать ВСЕ видят разницу), пылко обличая Захара и разделяющих его позицию в низком уровне (ниже подвала)?

 

скажем так. видел много коментов. большинство коментов такого рода: да как можно, тут девочки-снайпершы, а рядом убийца и маньяк и джон ленон. ни одново комента таково рода: да конечно, хрена тут гогорить, снайпершы ваши такие жэ убийцы как и маньяк и джон ленон.
потому что такие коменты невозможны.

 

Сравни тираж журналки и количество прокомментивших. Можно ли иметь однозначное мнение про невозможность комментов?

 

ну это как вопрос о существовании бога. некоторые говорят, что, мол, он есть, хотя докозательств тому нет.

 

и с другой стороны имеем Захара Прилепена, который желает стукнуть Олега Бочарова в лоб ножкой от табуретки + имеем ребят, вдохновлённых Прилепиным, которые желают стукнуть Олега Бочарова в лоб чем нибудь покрепче ножки от табуретки, например, железной трубой. это что, высокий уровень?

 

Отличный уровень!
Поразмысли на досуге вот о чем - почему среди журнализтов модных, озорных и креативных, для которых нет проблем в выстраивании провокационных сравнений, нет людей, прошедших войну и подобные ей непростые приключения? Почему так сложилось?

 

да я и не спорю. слово "убийца" О. Бочаров употребил неуместно.

ну. обиженным ребятам то нет. некоторые обиженные ребята (те что потупее) могут взять в руки табуретки и железяки и пойти стучать в лоб хипстерам, например. или нет?

так то конечно, дискуссия пустая. как и все остальные дискуссии.